Я с тобой говорю, ты меня не слышишь,
Ты как-будто живой, но ты мною не дышишь,
Прилипаю к экрану, я своими губами,
поведение мое так не нравится маме
Мама мне говорит, что живу я во сне
Мама мне говорит и советует мне:
Не люби, его не зови
Он ведь супер звезда экрана ТВ
Не люби, его не зови
Все равно не оценит он этой любви
Я целую твою фотографию в газете,
Мне не нужен никто, ведь ты лучший на свете!
Написала письмо, но ты мне не ответил
Мама мне говорит / В голове твоей ветер /
Мама мне говорит, что живу я во сне
Мама мне говорит и советует мне:
Не люби, его не зови
Он ведь супер звезда экрана ТВ
Не люби, его не зови
Все равно не оценит он этой любви
Кто то мне рассказал: ты жену свою бросил,
А мне хочется так, чтоб ты мной поматросил.
Я бы случай такой никогда не забыла,
твоего бы сынка как тебя бы любила.
Папа мне говорит, что живу я во сне
Папа мне говорит и советует мне:
Не люби его, не люби его,
Не люби его, не люби его,
Не люби его, не люби его,
Не люби его, не люби его,
Общественный поток сознания
Не важно, что о вас говорят современники, важно что о вас скажут потомки
Хвала Афродите
Сколько их, сколько ест из рук -
Белых и сизых!
Целые царства воркуют вкруг
Уст твоих, Низость!
Не переводится смертный пот
В золоте кубка.
И полководец гривастый льнет
Белой голубкой.
Каждое облако в час дурной -
Грудью круглится.
В каждом цветке неповинном - твой
Лик, Дьяволица!
Бренная пена, морская соль...
В пене и в муке
Повиноваться тебе - доколь,
Камень безрукий?
Цветаева
Сколько их, сколько ест из рук -
Белых и сизых!
Целые царства воркуют вкруг
Уст твоих, Низость!
Не переводится смертный пот
В золоте кубка.
И полководец гривастый льнет
Белой голубкой.
Каждое облако в час дурной -
Грудью круглится.
В каждом цветке неповинном - твой
Лик, Дьяволица!
Бренная пена, морская соль...
В пене и в муке
Повиноваться тебе - доколь,
Камень безрукий?
Цветаева
Последняя туча рассеянной бури!
Одна ты несешься по ясной лазури,
Одна ты наводишь унылую тень,
Одна ты печалишь ликующий день.
Ты небо недавно кругом облегала,
И молния грозно тебя обвивала,
И ты издавала таинственный гром,
И алчную землю поила дождем.
Довольно, сокройся! Пора миновалась,
Земля освежилась, и буря промчалась,
И ветер, лаская листочки древес,
Тебя с успокоенных гонит небес.
Пушкин
Одна ты несешься по ясной лазури,
Одна ты наводишь унылую тень,
Одна ты печалишь ликующий день.
Ты небо недавно кругом облегала,
И молния грозно тебя обвивала,
И ты издавала таинственный гром,
И алчную землю поила дождем.
Довольно, сокройся! Пора миновалась,
Земля освежилась, и буря промчалась,
И ветер, лаская листочки древес,
Тебя с успокоенных гонит небес.
Пушкин
-
ПостороннимВ
- Сообщения: 451
- Зарегистрирован: Вт окт 28, 2003 8:14 pm
Прощание с новогодней елкой
З.Крахмальниковой
Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зеленых.
Где-то по комнатам ветер прошел: там поздравляли влюбленных.
Где-то он старые струны задел – тянется их перекличка…
Вот и январь накатил-налетел, бешеный, как электричка.
Мы в пух и прах наряжали тебя, мы тебе верно служили.
Громко в картонные трубы трубя, словно на подвиг спешили.
Даже поверилось где-то на миг (знать, в простодушье сердечном):
женщины той очарованный лик слит с твоим праздником вечным.
В миг расставания, в час платежа, в день увяданья недели
чем это стала ты нехороша? Что они все одурели?!
И утонченные, как соловьи, гордые, как гренадеры,
что же надежные руки свои прячут твои кавалеры?
Нет бы собраться им – время унять, нет бы им всем расстараться.
Но начинают колеса стучать: как тяжело расставаться!
Но начинается вновь суета. Время по-своему судит.
И, как Христа, тебя сняли с креста, и воскресенья не будет.
Ель моя, Ель – уходящий олень, зря ты, наверно, старалась:
женщины той осторожная тень в хвое твоей затерялась!
Ель моя, Ель, словно Спас-на-Крови, твой силуэт отдаленный,
будто бы след удивленной любви, вспыхнувшей, неутоленной.
Б. Окуджава
* *
На стекле опять рисует иней
Море, пальмы и обрывы скал…
Хорошо бы, на своей картине
Он еще тебя нарисовал.
Пусть рисунок на заре растает, -
Рухнут скалы. Пальмы отцветут…
Мне тебя сегодня не хватает.
Хоть из снега.
Хоть на пять минут!
Гарольд Регистан
З.Крахмальниковой
Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зеленых.
Где-то по комнатам ветер прошел: там поздравляли влюбленных.
Где-то он старые струны задел – тянется их перекличка…
Вот и январь накатил-налетел, бешеный, как электричка.
Мы в пух и прах наряжали тебя, мы тебе верно служили.
Громко в картонные трубы трубя, словно на подвиг спешили.
Даже поверилось где-то на миг (знать, в простодушье сердечном):
женщины той очарованный лик слит с твоим праздником вечным.
В миг расставания, в час платежа, в день увяданья недели
чем это стала ты нехороша? Что они все одурели?!
И утонченные, как соловьи, гордые, как гренадеры,
что же надежные руки свои прячут твои кавалеры?
Нет бы собраться им – время унять, нет бы им всем расстараться.
Но начинают колеса стучать: как тяжело расставаться!
Но начинается вновь суета. Время по-своему судит.
И, как Христа, тебя сняли с креста, и воскресенья не будет.
Ель моя, Ель – уходящий олень, зря ты, наверно, старалась:
женщины той осторожная тень в хвое твоей затерялась!
Ель моя, Ель, словно Спас-на-Крови, твой силуэт отдаленный,
будто бы след удивленной любви, вспыхнувшей, неутоленной.
Б. Окуджава
* *
На стекле опять рисует иней
Море, пальмы и обрывы скал…
Хорошо бы, на своей картине
Он еще тебя нарисовал.
Пусть рисунок на заре растает, -
Рухнут скалы. Пальмы отцветут…
Мне тебя сегодня не хватает.
Хоть из снега.
Хоть на пять минут!
Гарольд Регистан
Segui il tuo corso e lascia dir le genti!
Это плохие стихи. Но несколько выразительных строчек есть, и романс о безответной любви на эти слова мне нравится.
Она выпускает птиц, она открывает окно.
Она приглашает меня и дрожит, когда я смотрю на нее.
В измученный шарф она незаметно прячет плечо.
Она покупает платки, она меняет зонты.
В ее снах горячо.
Она променяла меня на пару дешевых фраз,
Она испугалась меня, она захотела домой.
Она любит тонкие кольца и бледный фаянс.
Она вытирает пыль под песни мои... Достойный альянс.
Д. Арбенина
Она выпускает птиц, она открывает окно.
Она приглашает меня и дрожит, когда я смотрю на нее.
В измученный шарф она незаметно прячет плечо.
Она покупает платки, она меняет зонты.
В ее снах горячо.
Она променяла меня на пару дешевых фраз,
Она испугалась меня, она захотела домой.
Она любит тонкие кольца и бледный фаянс.
Она вытирает пыль под песни мои... Достойный альянс.
Д. Арбенина
-
Marxist
Брат Дианы Константин Арбенин пишет более внятные стихи 
Пока Пенелопа вязала носки,
Еженощно их вновь распуская,
На том берегу быстротечной реки
Одиссей повстречал Навсикаю.
Навсикая сказала ему: "Одиссей!
Возвращение - лишь полумера.
Оставайтесь со мной - быть вдвоём веселей.
Почитаем друг другу Гомера."
И стекла со страниц типографская мзда,
Надорвав путеводные нити,
И магнитною стрелкой морская звезда
Задрожала в грудном лабиринте,
И рискнул Одиссей сделать медленный вдох
И, забывшись в прекрасной атаке,
Опроверг каноничность сюжетных ходов...
А тем временем там на Итаке
Пенелопа плела ариаднову нить,
Ахиллесовы дыры стараясь прикрыть,
Но, сизифов свой труд
Распуская к утру,
Понимала: ничто не поможет!
Не вернет Одиссея драконовый зуб,
Не убьет Одиссея горгоновый суп,
Не взойдет тот посев, если разве что Зевс
Обстоятельств пристрастную сеть
Не переложит!
Но и Зевс был не в силах распутать любовь -
Так уж мир был самим им устроен.
Только тот, кто своих уничтожит богов,
Может стать настоящим героем.
И, приняв этот тезис, как истинный дар,
Одиссей наплевал на иное, -
Лишь вдыхал семизвучный гортанный нектар
В колоннадах царя Алкиноя.
Даже в ставке Аида не знали, чем крыть,
В перископ увидав Одиссееву прыть,
И Олимп с этих пор
Стал не больше, чем хор, -
Рабский хор на правах иноверца.
Одиссей промышлял по законам ветрил -
Он своими руками свой эпос творил
И, ломая покой,
Прометеев огонь
Насаждал глубоко-глубоко
В Навсикаино сердце.
И всё, что было запретным с отсчета веков,
Проливалось в подлунном слияньи
И маячило целью для обиняков
В преднамеренном любодеяньи.
Но судилища лопались, как пузыри,
И на дно уходили по-свойски, -
И тогда посылали земные цари
К Навсикае подземное войско!
Одиссей понимал, что вверху решено
Изрубить золотник в золотое руно,
Но средь лая охот
Каждый выдох и ход
Он выдерживал, будто экзамен;
И опять ускользал, оставаясь с кем был,
Из циклоповых лап одноглазой судьбы,
Потому что решил:
Сколько б не было лжи,
Не садиться по жизни в чужие
Прокрустовы сани...
Но однажды взорвется картонный Парнас,
И уйдут часовые халифы,
И сирены морей будут петь лишь для нас -
Лишь про нас, ибо мифы мы, мифы!
Жаль, счастливая будущность - только оскал
Прошлой дерзости на настоящем.
И погибнет в итоге - кто жадно искал,
Тот, кто выждал - бездарно обрящет.
Эта истина пала, как камень, с небес -
И накрыла обоих. Но мудрый Гермес
Через брод облаков
Их увёл от богов
И от звёзд, разумеется, тоже.
И, присвоив им высший языческий сан,
Он, согласно подземным песочным весам,
Чтобы жар не зачах,
Их семейный очаг
Превращал по начам/лу начал
В полюбовное ложе.
Так, пока Пенелопа вязала носки,
В аллегории снов не вникая,
На том берегу самой быстрой реки
Одиссей повстречал Навсикаю.
Навсегда.
Пока Пенелопа вязала носки,
Еженощно их вновь распуская,
На том берегу быстротечной реки
Одиссей повстречал Навсикаю.
Навсикая сказала ему: "Одиссей!
Возвращение - лишь полумера.
Оставайтесь со мной - быть вдвоём веселей.
Почитаем друг другу Гомера."
И стекла со страниц типографская мзда,
Надорвав путеводные нити,
И магнитною стрелкой морская звезда
Задрожала в грудном лабиринте,
И рискнул Одиссей сделать медленный вдох
И, забывшись в прекрасной атаке,
Опроверг каноничность сюжетных ходов...
А тем временем там на Итаке
Пенелопа плела ариаднову нить,
Ахиллесовы дыры стараясь прикрыть,
Но, сизифов свой труд
Распуская к утру,
Понимала: ничто не поможет!
Не вернет Одиссея драконовый зуб,
Не убьет Одиссея горгоновый суп,
Не взойдет тот посев, если разве что Зевс
Обстоятельств пристрастную сеть
Не переложит!
Но и Зевс был не в силах распутать любовь -
Так уж мир был самим им устроен.
Только тот, кто своих уничтожит богов,
Может стать настоящим героем.
И, приняв этот тезис, как истинный дар,
Одиссей наплевал на иное, -
Лишь вдыхал семизвучный гортанный нектар
В колоннадах царя Алкиноя.
Даже в ставке Аида не знали, чем крыть,
В перископ увидав Одиссееву прыть,
И Олимп с этих пор
Стал не больше, чем хор, -
Рабский хор на правах иноверца.
Одиссей промышлял по законам ветрил -
Он своими руками свой эпос творил
И, ломая покой,
Прометеев огонь
Насаждал глубоко-глубоко
В Навсикаино сердце.
И всё, что было запретным с отсчета веков,
Проливалось в подлунном слияньи
И маячило целью для обиняков
В преднамеренном любодеяньи.
Но судилища лопались, как пузыри,
И на дно уходили по-свойски, -
И тогда посылали земные цари
К Навсикае подземное войско!
Одиссей понимал, что вверху решено
Изрубить золотник в золотое руно,
Но средь лая охот
Каждый выдох и ход
Он выдерживал, будто экзамен;
И опять ускользал, оставаясь с кем был,
Из циклоповых лап одноглазой судьбы,
Потому что решил:
Сколько б не было лжи,
Не садиться по жизни в чужие
Прокрустовы сани...
Но однажды взорвется картонный Парнас,
И уйдут часовые халифы,
И сирены морей будут петь лишь для нас -
Лишь про нас, ибо мифы мы, мифы!
Жаль, счастливая будущность - только оскал
Прошлой дерзости на настоящем.
И погибнет в итоге - кто жадно искал,
Тот, кто выждал - бездарно обрящет.
Эта истина пала, как камень, с небес -
И накрыла обоих. Но мудрый Гермес
Через брод облаков
Их увёл от богов
И от звёзд, разумеется, тоже.
И, присвоив им высший языческий сан,
Он, согласно подземным песочным весам,
Чтобы жар не зачах,
Их семейный очаг
Превращал по начам/лу начал
В полюбовное ложе.
Так, пока Пенелопа вязала носки,
В аллегории снов не вникая,
На том берегу самой быстрой реки
Одиссей повстречал Навсикаю.
Навсегда.
Ага, я бы сказал, что они "даже не однофамильцы"...Marxist писал(а):Брат Дианы Константин Арбенин пишет более внятные стихи
Мой стержень будто согнут пополам,
Мне тщательно смещают точку сборки.
И я качусь с какой-то тыльной пыльной горки
По шпалам, по сердцам, по зеркалам...
Волоколамское шоссе,
Пригнись, я выпустил шасси.
Дай Бог и он же упаси -
Я не впишусь в твоё эссе.
В конструкторском бюро моих побед
Чертёжник чёртов допустил ошибку;
Я лез на Эверест - попал на Шипку,
Спешил на ужин - вторгся на обед.
Обетованным слыл мой дом, пока
Я был паяц невидимого фронта,
Теперь меня облюбовала фронда,
И вытолкнула выше потолка.
Когда-то красная Москва,
Неси меня во весь опор!
Кто первый пойман, тот и вор, -
Альтернатива такова.
За мартом неизбежен жерминаль,
А прежде сентября жди термидора.
Мой чёрный ящик увела Пандора -
И я не знаю: муза ли, жена ль?
На лице подтёки от разлук,
В запястьях пульс отчётливей чечётки.
Цепляюсь за слова, держусь за чётки,
И бьюсь то лбом, то сердцем об каблук.
Я в Шереметьево один
Завис ветровкой на гвозде,
И мне мерещится везде
Высокогорный серпантин.
Играй же, мой невидимый тапёр,
Шлифуй штанами свой вертлявый троник,
А я один на фоне плоских кинохроник
Открою дверь в воздушный коридор.
Дороги к закату облака, -
И вот сквозь кашу птичьих переносиц
Летит в пике мой реактивный судьбоносец,
А я катапультируюсь в бега.
Дрожите, мёртвые моря!
Я выживаю вопреки,
Я заплываю за буйки,
Я забываю якоря.
Волоколамское шоссе,
Я сделал круг - и невредим.
Я в Шереметьево один,
Я избежал твоих эссе.
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи:
Мы меняем души. не тела.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня.
Ты расскажешь мне о тех, кто раньше
В этом теле жили до меня.
Самый первый - некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
Дерево да рыжая собака -
Вот кого он взял себе в друзья.
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.
И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь - его подруга,
Коврик под его ногами - мир.
Он совсем не нравится мне - это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
Я люблю избранника свободы,
мореплавателя и стрелка.
Ах, ему так сладко пели воды
И завидовали облака.
Твой лоб в кудрях отлива бронзы,
Как сталь, глаза твои остры,
Тебе задумчивые бонзы
В Тибете ставили костры.
Когда Тимур в унылой злобе
Народы бросил к их мете,
Тебя несли в пустынях Гоби
На боевом его щите.
И ты вступила в крепость Агры,
Светла, как древняя Лилит,
Твои веселые онагры
Звенели золотом копыт.
Был вечер тих. Земля молчала,
Едва вздыхали цветники,
Да от зеленого канала,
Взлетая, реяли жуки;
И я следил в тени колонны
Черты алмазного лица
И ждал, коленопреклоненный,
В одежде розовой жреца.
Узорный лук в дугу был согнут,
И, вольность древнюю любя,
Я знал, что мускулы не дрогнут
И острие найдет тебя.
Тогда бы вспыхнуло былое:
Князей торжественный приход,
И пляски в зарослях алоэ,
И дни веселые охот.
Но рот твой, вырезанный строго,
Таил такую смену мук,
Что я в тебе увидел бога
И робко выронил свой лук.
Толпа рабов ко мне метнулась,
Теснясь, волнуясь и крича,
И ты лениво улыбнулась
Стальной секире палача.
Гумилев
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи:
Мы меняем души. не тела.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня.
Ты расскажешь мне о тех, кто раньше
В этом теле жили до меня.
Самый первый - некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
Дерево да рыжая собака -
Вот кого он взял себе в друзья.
Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.
И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь - его подруга,
Коврик под его ногами - мир.
Он совсем не нравится мне - это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
Я люблю избранника свободы,
мореплавателя и стрелка.
Ах, ему так сладко пели воды
И завидовали облака.
Твой лоб в кудрях отлива бронзы,
Как сталь, глаза твои остры,
Тебе задумчивые бонзы
В Тибете ставили костры.
Когда Тимур в унылой злобе
Народы бросил к их мете,
Тебя несли в пустынях Гоби
На боевом его щите.
И ты вступила в крепость Агры,
Светла, как древняя Лилит,
Твои веселые онагры
Звенели золотом копыт.
Был вечер тих. Земля молчала,
Едва вздыхали цветники,
Да от зеленого канала,
Взлетая, реяли жуки;
И я следил в тени колонны
Черты алмазного лица
И ждал, коленопреклоненный,
В одежде розовой жреца.
Узорный лук в дугу был согнут,
И, вольность древнюю любя,
Я знал, что мускулы не дрогнут
И острие найдет тебя.
Тогда бы вспыхнуло былое:
Князей торжественный приход,
И пляски в зарослях алоэ,
И дни веселые охот.
Но рот твой, вырезанный строго,
Таил такую смену мук,
Что я в тебе увидел бога
И робко выронил свой лук.
Толпа рабов ко мне метнулась,
Теснясь, волнуясь и крича,
И ты лениво улыбнулась
Стальной секире палача.
Гумилев
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал - забавницу,
Гадал - своенравницу,
Веселую птицу-певунью.
Покликаешь - морщится,
Обнимешь - топорщится.
А выйдет луна - затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то - и хочет топиться.
Твержу ей: "Крещеному,
С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору.
Снеси-ка истому ты
В днепровские омуты,
На грешную Лысую гору".
Молчит - только ежится,
И все ей неможется.
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над очастью, Богом заклятою.
Гумилев тоже
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал - забавницу,
Гадал - своенравницу,
Веселую птицу-певунью.
Покликаешь - морщится,
Обнимешь - топорщится.
А выйдет луна - затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то - и хочет топиться.
Твержу ей: "Крещеному,
С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору.
Снеси-ка истому ты
В днепровские омуты,
На грешную Лысую гору".
Молчит - только ежится,
И все ей неможется.
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над очастью, Богом заклятою.
Гумилев тоже
-
eukar
Я тоже сначала думал, что однофамильцы, поскольку Диана вроде как из Магадана, а Константин никак с этим замечательным городом не связан. Тем не менее, по подходящему запросу в Гугле можно найти интервью Константина, где он отвечает на вопрос о сестре: говорит, что не близка она ему... в творчестве, по крайней мере.
С творчеством Константина Арбенина я не знакома, а вот песни Дианы, на мой вкус, очень портят несуразные в целом стихи и то, что для героини этих песен жизнь=любовь, любовь=жизнь, в итоге создается образ личности с узким кругом переживаний и постоянными смертельными страстями, не способной радоваться простому, чем-то напоминающей наркоманку.обидеть никого не хочу, оба Арбенины периодически радуют, но Арбенин все же чаще
Вторая часть моего мнения об Арбениной отчасти справедлива и в отношении Сургановой, но стихи последней намного лучше и живее.
Могу сказать, что Вы, уважаемая, довольно много потерялиКролик писал(а): С творчеством Константина Арбенина я не знакома
http://zzverey.spb.ru/html/
bacco, tabacco e Venere
Кто сейчас на конференции
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и 27 гостей